(no subject)

[3eta]

Они спускались по лестнице в мягкий сумрак полуподвального кафе. Видимо, попали под начинающийся дождь и забежали в первое попавшееся. Она шла первой, и я, честно, увидел радугу над ее головой, когда она проходила мимо окна. Он сказал ей: «Погоди!» и придержал пальцем за шиворот. Она послушно замерла, а он мягко стряхнул несколько капель с ее кудряшек. Обернувшись, она вдруг обошла его и, встав на ступеньку выше, поцеловала в лоб, а затем торопливо сбежала вниз, пряча улыбку.

Не знаю, почему я сразу не узнал ее. Возможно, потому, что никогда не видел ее настолько счастливой. И только когда она замерла, высматривая свободный столик, а ее лицо приобрело чуть заметное и такое знакомое выражение растерянности, меня вдруг проняло... Нет, не так. Ужалило. С чего бы, спрашивается?
Звонил ей на прошлой неделе. Или на позапрошлой? Неважно, даже если бы месяц не звонил, все равно знаю, что трубку она возьмет после третьего звонка. Подхватит на первом, еще два продержится, а потом снимет. И говорить будет безразлично, все время вспоминать какие-то срочные и важные дела, порываться закончить разговор, но попрощаться все равно не сможет. Это я всегда прощаюсь. И я всегда ухожу. Но ведь я ее сразу предупредил: самое дорогое, что у меня есть – свобода. Я никому не принадлежу и мне ничто не принадлежит из того, что было бы жаль потерять. Мобильного у меня нет по той же причине – никаких обязательств, никаких поводков. Она не возражала. Делала вид, что понимает, хотя я знаю, что не понимала. Честно говоря, мне было ее немного жаль, и я даже иногда цинично предлагал ей кого-нибудь из своих друзей взамен. Кого-нибудь более подходящего. Она куталась в простыню и отворачивалась. Молчала.
Так что теперь? Она не моя собственность. А все же привык, расслабился. Старею, видимо. Да, девочка, не понимала и не понимаешь ты, что мое чувство к тебе – моя слабость. Меня самого забавляют мои реакции, но я борюсь с собой. Чем дольше не звонил, тем сильнее, значит, ныло сердце после последней встречи с тобой. Приходилось уходить, иногда к другим, чтобы вернуть себя в равновесное безразличие. Прости, что использовал тебя как эмоциональный тренажер, ты, конечно, заслуживаешь большего. Может, стоит извиниться? Ты, конечно, не ожидаешь, но вот подойти и… впрочем, лучше не затевать этого разговора, кто знает, чем дело кончится.
Нет, мне не жаль, ничуть. Пусть будет счастлива, что я, изверг какой? И все же могла сказать, когда я звонил. Почему же?..


***

Она выбрала стол в самом углу, дальше от света и от людей. Ладно, спишем на романтику, хотя с ней-то мне хочется сидеть в самом центре. Мне кажется, когда она рядом, у меня на лице написано: «Поглядите, все-все, правда, она замечательная?!» Она смущается от любых проявлений нежности на людях, а мне в ответ хочется транспарант достать, первомайский: «ДА! Я люблю эту девушку!» А еще в ее взгляде иногда мелькает такая… благодарность, что ли? Я просто теряюсь и не знаю что думать. Я ведь просто хочу, чтобы она была счастлива. С того самого вечера, когда мы познакомились. Той грусти, что была написана у нее на лице, мне на всю жизнь хватит. И ведь не скажу, что я наивный романтик какой. Много чего в жизни перевидал. Ее только никак встретить не мог. А теперь нашел. И вот теперь-то уж точно не отпущу.
Я даже замуж ее звать пытался, да только рано пока, видимо. Пыталась отшутиться:
- Ты ведь меня еще не знаешь. Мы даже не живем вместе. А вдруг я… ну, не знаю, стираю черные носки с белыми рубашками?
- Солнышко, - ответил я, - все, что мне нужно, я о тебе уже давно знаю.
- Я такая простая? - нахмурилась.
- Что ты! Ты сложна, как кристаллическая решетка алмаза! Но и прозрачна, как ограненный бриллиант, и даже солнце тебе необязательно, чтобы пускать радужные блики. За это я тебя и люблю!

Маленькая моя, глупенькая девочка. Вбила зачем-то себе в голову, что она – женщина без изюминки. Что слишком понятна и потому должна бы быть неинтересна. Не роковая женщина, мол. Слов нет. Не рассказывать же ей, сколько таких «с изюмом» мне встречалось? Ешь, не хочу. Только вот не изюминки это по большей части, а тараканы. Запеченные, ага, с хрустящей корочкой. Спасибо, сыт.

- Так что решила? – она никак не выберет что заказать.
- Ой, не знаю! Такой сложный вопрос, - шутливо разводит руками, - надо с кем-нибудь посоветоваться!
Оглядывается, застывает на миг, затем опускает глаза в меню и начинает методично листать страницы. Кроме нас в зале только двое парней за столиком у стены. Спросить? Подождать?
Что же мне с ней делать?..


***

Зацепило. Вижу, что зацепило его. Ну и поделом! Давно пора.
Хоть Макс мне друг, а все же (или именно поэтому?) мозги ему вправлять я отказался давно. Вот только когда он с ней сошелся, еще пытался. Жалко девочку было. Знал я, чем все закончится, сам, что ли, таким не был? Так ему и сказал: «Запомни, проснешься ты однажды утром, а твоей бравады как не бывало. Просто в один прекрасный день поймешь, что ты для всего этого слишком стар. И не будешь понимать, как вообще ловил кайф раньше. Все твои тусовки, знакомства и зависалова просто перестанут иметь значение, а послевкусие будет мерзким. И, заметь, тебе не тридцать и не сорок стукнет при этом». Он только отшучивался и брал у меня телефон, позвонить. Иногда ей, а чаще кому-то другому.
Нет, не спорю, у меня голова на плечах тоже не сразу появилась. Я тоже был эдаким бравым парнем, уходящим из дому на недели и забывающим случайных знакомых еще до конца… гхм, вечера. Но, блять, ты ж потом понимаешь, что ходишь все по одному кругу. И то, от чего бежал в обычной жизни, зажимает тебя в тиски схем-сценариев-предсказуемых поворотов гораздо сильнее. Ты уже просто никого и ничего не хочешь, а случайный перепихон – тяжкая повинность по отношению к собственному либидо. В то время как внутри зреет тоска. В этот момент тебя можно брать голыми руками, становишься сентиментальным болваном под маской все того же бравого мачо. Маринка моя меня так и поймала. И благодарен я ей буду за это всю жизнь. Ей вообще несладко пришлось: у меня поначалу еще активно сносило крышу, я закатывал скандалы, впадал в депрессию, уходил из дома. Не знаю, почему она не плюнула и не ушла, ведь могла же. Спросил ее как-то, она улыбнулась (моя мудрая женщина!) и сказала: «Но ведь если встретил хорошего человека, надо за него держаться, правда? А трудно бывает всем, нужно просто набраться терпения и верить».
- В Бога? - спросил я.
- В тебя, дурачина, - засмеялась она, поцеловала в ухо, и больше мы в тот день не говорили.
И нет бы Максу смотреть да на ус мотать. Он Маришкин борщ ест, нахваливает, а сам «в лес смотрит», балбес. Упустил ты свое счастье, как пить дать. Говорю же, поделом.
Помню, они как-то оставались у меня (Макс вообще не любил пускать кого-то лишний раз в свою берлогу), а утром он слинял. Ну, натурально, 9 утра, я выхожу на кухню, а она там сидит одна, смотрит на пустой стол. Я даже ничего спрашивать не стал, сел курить, а она: «Скажи, почему он не оставил записки?». Ответ у меня мог быть только нецензурный, и я промолчал. Но ответа она и не ожидала: «Мне же много не надо. Ну, написал бы: «Ушел, не хотел будить», хоть что-то. Зачем же так? Почему?» Вздохнула, замолчала и больше не спрашивала. Это, наверное, единственная жалоба, что я от нее вообще слышал. Она молчала, я курил (по 3 минуты на сигарету, угадайте, сколько их за час ушло?), и этого часа в своей жизни я Максу никогда не прощу. Надеюсь, он не вздумает к ней сейчас подходить. Не пойдешь ведь, Макс, друг, мерзавец?


***

Вдох, выдох, прочитать «Бак-кар-ди», повторить, проговорить про себя, успокоиться.
Посчитать до десяти, нет, двенадцати и обязательно успокоиться. Все хорошо, все прав-да хорошо, я держу себя в руках. Я ведь все время держу себя в руках, с тех самых пор как мы познакомились. Так что же с моей выдержкой? Я и сейчас смогу. И Сашка рядом. Я его люблю, и никакой чёртов Макс не сможет выбить меня из колеи. Охх…

Я же вырвалась из этого омута. Сколько длилось это? Год или больше? Что это вообще было? Моя страсть, моя болезнь? Ох, Макс.
Я сразу на него повелась, как увидела. В голове что-то щелкнуло, и все: без него я думать ни о чем больше не могу, а с ним – руки дрожат и глухой стук в висках. Я и не надеялась, что он полюбит, из последних сил старалась не растерять остатки гордости, а все же прощала и принимала его. Себе не могла простить, не ему, что согласилась на роль забавной игрушки. Но кто я такая, чтобы заинтересовать его всерьез? Я же видела, как он смотрел на проходивших иногда по улице холеных длинноволосых брюнеток, - современное воплощение Кармен, его идеала. А у меня прозрачная кожа и слабые руки. Я не умею драться и даже стопку конспектов с лекциями в руках долго удержать не могу, а его и подавно.
Ох, Макс. Что, что это было? Вялотекущая шизофрения с периодическими обострениями? Мой наркотический туман? Вся моя жизнь свелась к попыткам перестать о тебе думать и ожиданиям звонка. Любой прозвучавший звонок – удар по нервам, каждый неопределившийся номер – миг надежды и отчаяния, если за ним оказывался не твой голос. А если твой… я не знаю, не помню, о чем мы говорили, ты говорил. У жизни вновь появлялся смысл, если за звонком оказывалась встреча. Что после нее? Не важно, не нужно думать об этом сейчас. Подсчет прошедших часов, дней будет потом. Как и попытки вырваться из сомнамбулического состояния, чем-то себя занять, вдумчиво поговорить хоть с кем-нибудь.

С Сашкой все было совсем по-другому. Кажется, меня вытащили на очередную дружескую посиделку, где я и половины «друзей»-то не знала. Забралась в какой-то угол с бутылкой вина: что есть я, что нет меня. А он вдруг запел: «Я спiватиму для неї, аж бринітиме кришталь. Та хіба зуміє голос подолати цю печаль?». Не смогла не улыбнуться: тоже мне, лирическая героиня. А утром, когда мы с подругой пробирались к выходу, я увидела его, спящего – он казался таким… детским, что ли. И у меня вдруг мелькнула озорная мысль, если бы мы жили вместе, я бы могла, уходя, написать записку, и она бы начиналась обращением: «киСаня!» Придумала и обрадовалась. Мне почему-то очень захотелось написать ему как-нибудь эту записку. Так все и началось, наверное.
Я впервые в жизни смогла расслабиться и просто быть счастливой. Перестать контролировать каждый свой шаг, жест, поступок. Делать и говорить все, что сердце просит, и знать, что ему это только в радость. Не бояться показать человеку как много он для тебя значит, без страха говорить «люблю» - это… я не знаю, что может быть ценнее этого.

А все же я не знаю что будет, если Макс сейчас подойдет. Хватит ли у меня сил выдержать его насмешливую усмешку и знакомое вкрадчивое «Как ты, милая?»
Ох, Макс! Тебе ведь так легко сделать меня счастливой! Просто подойди и по-человечески скажи, что ты жалеешь. Что ты и сам что-то чувствовал ко мне, что ты хотел бы меня… и я бы тогда не сомневалась, ни минуты! Я бы сказала, что я люблю лучшего человека на земле, и что выхожу за него замуж. Я бы простила тебя и полюбила как брата и друга. Стала бы твоим ангелом-хранителем на всю жизнь! И правда бы вышла за Сашку, и правда была бы счастлива. Вот только…

Я закрываю меню и встаю.